Духовные основания и метод богословия протоиерея Александра Меня

Доклад протоиерея Льва Шихлярова на V Меневских чтениях (2010)

Я не могу в полной мере назвать себя учеником о. Александра Меня, ни тем более его духовным чадом, поскольку при жизни не успел с ним даже познакомиться. Но знаю точно, что целование его руки в гробу стало для меня не прощанием, а кардинальным внутренним переворотом не только в моем отношении к личности самого батюшки. Все бытовавшие в то время споры и суждения о нем исчезали при первом же известии о невероятной трагедии; при этом возникало осмысление своего собственного назначения в окружающем мире, понимание истинной глубины христианской веры и крестного пути священнического служения.

И сегодня, через 20 лет после убиения приснопамятного протоиерея, когда в мире, и особенно в нашей стране, произошло столько изменений, исследование оставленного им духовного и интеллектуального наследия для каждого из нас становится лучшим способом воспоминания о нем, а результативность собственных усилий – своеобразным отчетом перед ним, отчетом, не лишенным самоукорения, ибо в наше время больших технических возможностей и свободы церковного слова мало кто живет и действует с той интенсивностью и самоотдачей, которая была у о. Александра в тяжелых обстоятельствах прежней общественной жизни.

Еще до мысли о принятии священства я имел большую внутреннюю потребность в проповеди христианства, понимая, что для этого нужно серьезное изучение Священного Писания и Православного богословия. И вот в эти два десятилетия мне выпало счастье преподавать религиоведение и библеистику в различных вузах, более всего – в Московском Энергетическом Институте (т. е. для публики светской и по большей части неверующей) и в Российском Православном Институте св. ап. Иоанна Богослова. Учиться самому в Духовных школах и начинать учить других приходилось одновременно. На этом пути мне встречались замечательные учители, не говоря, естественно, о Святых отцах Церкви. Но именно для миссионерской проповеди, для смелого разговора с миром, когда ощущаешь потребность нести миру силу и правду Христову – значением книг о. Александра, в стиле которых ярко отразилась его личность, трудно переоценить. В настоящем сообщении я хотел бы подчеркнуть некоторые характерные особенности богословия о. Александра как исследователя Библии и истории религии, что в свое время помогло мне сформировать основные принципы построения собственных лекционных курсов вероучительных дисциплин.

Прежде всего следует отметить, что о. Александр был исповедником богословия в истинно православном понимании этого слова, как боговедения и богосозерцания. В этом отношении характерна его мысль, что задолго до того, как философский ум впервые сформулировал понятие «Бог», первобытный человек, стоя на коленях, уже молился Незримому – мысль, которая не только камня на камне не оставляла от популярного материалистического каламбура, что-де «Бог создал человека, а человек придумал Бога», но отражала главное в мировоззрении автора, для которого Бог есть несомненная, живая Реальность и Личность, приобщение к Которой дает истинное вдохновение для жизни и творчества. В своей великолепной книге «Молитвы на озере» свт. Николай Сербский рассуждает о том, как он в юности смотрел на красоту окружающей природы, озаренной солнечными лучами, на таинственность ночного звездного неба, и видел в этом доказательство Божественности мира, но много лет спустя, познав в духовном опыте Бога, он понял, что красота природы и светил фальшива и ничего не стоит в сравнении с горним миром. Это очень верно и глубоко, но вот у о. Александра нет никакого трагического противоречия между вне-мирностью Создателя и присутствием Его в жизни мира, ибо второе проистекает из первого и подтверждается разнообразнейшими свидетельствами. Здесь уместно вспомнить о слайдах, которыми о. Александр сопровождал свои лекции чуть ли не первым в нашей стране. Один из таких слайд-фильмов, иллюстрирующий рассказ книги Бытия о творении, помещен в сборнике «Свет и Жизнь». Можно представить себе реакцию на такой фильм советского человека, воспринимавшего всякую исследовательскую информацию о мире в русле торжества научного прогресса. Он видел орбиты планет и матушку-Землю, снятую из космоса, красоту животного и растительного мира, последние открытия в микромире, портреты знаменитостей и фотографии многоликой людской толпы, и потрясенный великолепием вселенской картины, неожиданно для себя подводился к мысли о том, что все сущее, от мала до велика, имеет смысл и бытие только потому, что создано Мыслью, Первопричиной, Энергией, Духом, которые испокон веков миллиарды людей называют Богом и Творцом; и как ярчайшее прозрение человеком внутренней гармонии Бога приводилась икона Св. Троицы преп. Андрея (Рублева). И недавний материалист и атеист был мгновенно побежден своим же оружием, ибо вдруг понимал, что все открытия науки, пытающейся познать тайны Мироздания, лишь свидетельствуют о величии Божественного замысла. Не успевал читатель свыкнуться с этой мыслью, утвердиться в новом знании, как о. Александр вел его далее, к пониманию парадоксального сосуществования с этим величием жизни человеческой, полной трагизма, превращающей прелестного младенца в дряхлого старика, а затем в рассыпающийся прах, жизни, полной страдания и несправедливости, и – к кардинальному преодолению этой трагичности – в христианстве.

С опытом ведения реальности Бога у о. Александра было неразрывно связано не менее живое ощущение Господа Иисуса Христа как Альфы и Омеги всего сущего: и в собственной жизни – от эпизода, когда он годовалым, улыбаясь, надевал свой крестик на родную тетку, словно призывая и ее к крещению, от отроческих рисунков на библейские темы, до принятия мученического конца; и в истории, где Христос оказывается венцом и смыслом человеческого бытия, чаяний и исканий миллионов. Именно поэтому он с интересом брался за исследование других религий и древних философских систем и не боялся обвинений христианства и Библии в заимствованиях или противоречиях. И в религиоведении, и в оценке научных концепций, и в реагировании на современные явления в мире о. Александр использовал святоотеческий принцип: встречаясь с чем-то новым, не отвергать и не принимать, а, очищая от всего наносного и искаженного, постараться, если возможно, обнаружить следы Духа Божия, Который «дышит, где хочет» /Ин 3:8/. Потребность всецелой принадлежности Христу, помноженная на радость Его Пасхальной победы, давала батюшке неиссякаемую творческую энергию и бесстрашие против всевластия атеистической идеологии, в скором поражении которой он был абсолютно уверен.

Поразительно было отношение о. Александра к конкретным людям, выраставшим из «совопросников века сего» в духовных чад, к необходимости приобщать их к вере не только как к системе убеждений, но в евангельском смысле верности Христу. Его не отталкивали от человека типичные для тех лет заявления вроде «имея два образования, я еще могу принять некую высшую Идею, но верить в Иисуса – удел суеверных старушек»; но он мог бы ответить так же, как сказал одному человеку приснопамятный митрополит Антоний Сурожский: «Ничего, что Вы пока в Него не верите. Гораздо важнее, что Он верит в Вас!».

В апологетическом методе о. Александра раскрывающейся вере служат не только чувства, но и разум, поскольку хотя, конечно, рационально построенная вера без переживаний любящей души мертвит, но и одно только разгоряченное верою сердце, не отрезвленное критической работой разума, тоже способно обмануть. Вместе с активной деятельностью по возвещению веры мы видим у о. Александра переплетенное с этим индивидуальное качество, встречающееся далеко не у каждого проповедника и священника – пребывание в надежде и умение вселить эту надежду другим. Ведь именно отсутствие работы разума и слабая надежда создают у неопытного христианина пропасть между религиозной верой и окружающей жизнью. Душа не принимает мира, полного зла и страданий, видит в земной истории лишь заговор темных сил, ввергает себя в сектантскую изоляцию и подсознательно ищет ненаказуемый способ скорее переместиться в загробное царство.

В свое время меня поразило свидетельство о том, как Батюшка пришел со своим другом в московскую квартиру, чтобы соборовать и причастить умиравшего человека, на иждивении которого были престарелые мать и тетка, настолько не приспособленные к советской жизни, что без него они просто бы погибли. Поразило потому, что когда я сам приходил к умирающему человеку для совершения таинств, то предположить возможность чуда мог вполне – и иногда я видел чудеса выздоровления. Но все же больше я думал о том, что он уже умирает, и потому очень важно напутствовать его к жизни вечной – ведь ободрять и обманывать до последнего могут и родные, и врачи – кто же ему скажет самое важное, с чем ему придется столкнуться после смерти, если не священник? Но вот о. Александр уверенно утешал тяжелобольного, что он вскоре обязательно встанет, будет жив и здоров. Когда уже на улице автор этого рассказа спросил, зачем Батюшка обманывал больного, отец сказал с негодованием, что Бог создал нас для жизни, и мы до последнего момента не имеем права отнимать у человека надежду. Потом стало известно, что тот москвич совершенно поправился и прожил еще годы, сумев позаботиться о родных до их последнего часа. Это, конечно, чудо – по молитве о. Александра, но как в его реакции видно подлинно Христово отношение к человеческой смерти – хоть она и неизбежна, но отвратительна и изначально чужда Богу.

Надежда, жившая в душе о. Александра, имела и глобальное измерение, порой вызывавшее в церковной среде критику и недоумение, когда он говорил о возможном единении Римской Церкви с Православием, о необходимости в будущем Еврейской Поместной Церкви, о том, что христианство вовсе не исчерпалось, а, напротив, будучи еще юным, только начинает в истории свою спасительную работу, наконец, когда он предполагал для человечества отнюдь не бесспорную возможность достичь спасения и преображения земной жизни без обязательного предшествующего этому катастрофического конца. Если хоть раз увидеть страшные фотографии залитого кровью его лица в тот сентябрьский день, то можно сказать, что Батюшка относился к человечеству лучше, чем оно того заслуживает – но это и есть отношение подлинной евангельской любви.

То, что жертвенная любовь является непременной спутницей истинного богословия и умной веры, явил сам Апостол любви святой Иоанн, написавший свое свидетельство тогда, когда в веру стали обращаться высокообразованные люди, вначале подсмеивавшиеся над тем, что считали очередным суеверием неграмотных простаков, а потом совершенно неожиданно для себя открывшие во Христе сияние Истины; и Евангелист, используя опыт современного ему любомудрия, возводил их к тайне Божественной жизни и к смыслу жизни человеческой. Этому приему потом следовали многие отцы Церкви – и первые апологеты, и славные Каппадокийцы, и святитель Григорий Палама. Это сближает с апостолом Иоанном и о. Александра, поскольку он, служа обычным батюшкой на сельском приходе среди простых (хотя и великих) наших бабушек, как проповедник и духовник просвещал и окормлял особое сословие интеллигенции в стране, где ее официально называли «прослойкой», где страстные революционеры от Ленина до Гамсахурдии придумывали ей ругательные эпитеты, в стране, где сто лет назад значительная ее часть отступила от православной веры, а в новом веке – от признаков интеллигентности.

С одной стороны, совсем еще юным Александр осознал себя не просто православным, а живущим в век власти антихриста, и не мог не сравнивать своих первых духовных наставников с христианами древних римских катакомб и не смог бы принять звучащего ныне компромисса в оправдании сталинского режима. Далекий от политического диссидентства, он видел своей задачей духовную битву, подспудно разрушающую торжество идеологического лицемерия. С другой стороны, ему очень повезло не только с людьми, встреченными в жизни и давшими пищу и стимул для развития, но и с теми, кто повлиял на него через свои творения, ибо век тот был столь же исполнен трагическими судьбами, сколь и великими талантами. В. Соловьев, о. С. Булгаков, Н. Бердяев, о. П. Флоренский, С. Франк, кн. Е. Трубецкой, Л. Карсавин, Н. Лосский, о. А. Горский, Н. Глубоковский – вот только малый список русских предшественников, ставших заочными учителями протоиерея Меня. Сегодня мы с грустью констатируем всеобщую потерю интереса к книге и даже умения читать. Тот, кто не желает с этим смириться, вынужден биться с навязанным ритмом и стилем жизни за право наполниться разумным и нравственным богатством настоящей литературы. На фоне, когда нынешние дипломники привычным нажатием кнопки вместе с чужими работами и идеями скачивают из интернета списки неведомой им литературы, поражает огромная библиография в конце каждой книги о. Александра – действительно проштудированный им интеллектуальный массив. В условиях тотального давления государственной власти, зорко контролировавшей любое произведение и даже мысль, сжигавшей и прятавшей все, что могло дать человеку прозрение, о. Александр, кроме множества дореволюционных и зарубежных источников, пользовался светскими книгами, казалось бы, «невинными» в религиозном отношении, и советскими научно-популярными и атеистическими изданиями, полными лжи и передергивания, и умудрялся выуживать из них ценнейшую информацию, что «мыслителей в штатском» наверняка повергало в исступление – ведь при желании даже классики марксизма могли быть им привлечены для разговора на духовные темы. Позднее этим методом будут пользоваться советские исследователи, такие как И. Свенцицкая, А. Козаржевский, прикидывавшиеся атеистами, чтобы рассказать читателям о христианстве. Как известно, точно так же о. Александр проводил импровизированные экскурсии в этнографических и атеистических музеях, превращая их экспонаты в наглядный материал по истории религии. Для сравнения: в Троице-Сергиевой Лавре некоторые сотрудники размещавшегося там музея до последних его дней даже воспитанникам Духовной Семинарии рассказывали о религиозном невежестве «уходящей Руси» и о «зверствах церковников». Великолепный писатель и рассказчик (скажем, в описании Санкт-Петербургских религиозно-философских собраний начала ХХ в. или в воспоминаниях о ситуации в нашей Церкви полвека назад), экзегет и миссионер, учитель молитвы и поста, о. Александр к концу жизни, т. е. в расцвете лет, обладал столь обширными знаниями, что сам мог считаться живой энциклопедией, как герои романа Р. Бредбери «451˚ по Фаренгейту», уцелевшие в гонениях и ставшие сами ходячими книгами.
Так, сегодня для выпуска томов Православной энциклопедии привлекается множество авторов, поиск которых порой сопряжен с немалыми трудностями, и сам я знаю, что значит заставить себя написать для нее всего лишь статью, а Батюшка один сумел собрать материал и составить уникальный «Библиологический словарь», позже изданный в трех томах, некоторые статьи которого – скажем, про Евангелие – содержат готовый методический материал для будущих лекторов.

И «Кредо христианина», великолепно сформулированное о. Александром и ставшее его духовным завещанием, представляет собой закваску для полноценного курса лекций по основам Православия.
Посвятивший всю жизнь неустанной работе по возвещению евангельского учения и исцеления отравленного народа российского от яда безбожия и бездуховности, о. Александр, может быть, и предполагал, что столкнется со своеобразным «вторым фронтом», т.е. с непониманием, исходящим из собственной, церковной среды, но оно всегда доставляло ему боль. О, если бы это была серьезная (как сейчас говорят – конструктивная) богословская критика его трудов – Батюшка воспринял бы ее с интересом и благодарностью, что породило бы у него толчок к новым творческим свершениям! Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает и ничего не ищет. О, если бы вопрошания и увещевания писались в духе христианской любви! Но и тогда, в последнее десятилетие его жизни, и по сию пору в некоторых храмах и монастырях, в церковных лавках распространяются составленные в стиле доброжелательного анонимного доноса пасквили, обвиняющие о. Александра в несусветных прегрешениях, главными из которых называются экуменизм и вольное или невольное содействие сионистским планам завоевания мира. Авторы подобных статей и брошюрок ничем не отличаются от фельетонистов хрущевского времени, писавших о «проворовавшихся и пьяных попах», и, может быть, это и есть они самые, выпавшие из «красной обоймы», и на пенсии прибившиеся к Церкви. Несмотря на неоднократно высказанную покойным патриархом Алексием и другими нашими иерархами оценку жизни и трудов о. Александра, все эти годы в «околоправославной» среде – там, где священноначалие не указ, где велят отказываться от паспортов, где собирают самочинные крестные ходы, чтобы «всем народом» покаяться в грехе цареубийства, где каждый день отыскивают в мире новые признаки апостасии – о нем распространялись сведения как о враге Православия, даже отлученном от Церкви. Поразительно, но трагическая кончина священника, вызвавшая у простых и даже далеких от веры людей искреннюю скорбь, не заставила замолчать, а лишь усилила потоки нелепых обвинений из сего «вдохновенного источника». Наверное, во всех этих пересудах и несправедливо жестоких словах, невежества и преступной доверчивости к чужой клевете было больше, чем рассчитанной злонамеренности, но именно на эти пороки, на эту публику ориентировались те не имеющие имени изверги, кто задумал и исполнил неслыханное для тех лет злодеяние. Слава Богу, накал страстей вокруг имени прот. Александра постепенно спадает, и возможно еще через двадцать лет наши потомки очень удивятся, что совсем недавно произнести доброе слово о пастыре или привести цитату из его книги для мирянина, священника и даже епископа требовало настоящего мужества.

Хотелось бы остановиться на некоторых характерных обвинениях, но только потому, что ответ на них помогает православному человеку прояснить важные аспекты собственного духовного мировоззрения. Первое обвинение, которое я услышал еще при жизни автора, касалось самой, пожалуй, главной книги о. Александра – «Сын Человеческий», которую он начал писать совсем юным. «Видишь, – убеждали меня, – как он ее назвал? Он же не озаглавил ее «Сын Божий». Тем самым он признается, что Христос – всего лишь человек, что не верит в Его Божественную природу». Собеседники мои были люди неплохие и образованные, а мне в то время нечего было им возразить. Я не знал, что «Сын Человеческий» – это именно то из пророческих мессианских имен, которое как раз и было в Ветхом Завете удивительным прозрением Богочеловеческой личности Спасителя. Огромное количество светских людей благодаря этой книге были привлечены ко Христу, поскольку на фоне многолетней пропаганды о Его мнимости, о сакрализации Церковью несуществующего-де персонажа, свежим и научно-историческим языком показывалась и реальность, и несравненная сила и красота личности Человека Иисуса; ну, а задуматься вслед за этим о совершенных Им чудесах, о Его Божественности и Воскресении – было уже делом свободного выбора читателя. Но определенную часть верующих подобный подход, показавшийся им новаторским, по-настоящему испугал, потому что они – не догматически, конечно, а психологически – воспринимали христианство как монофизиты, видя в Спасителе гораздо больше Бога, чем Человека, и подчеркивание подробностей Его земной жизни и человеческого характера вызывало раздражение и подозрения в кощунстве.

Вообще, за критикой высказываний и толкований о. Александра часто таилось подсознательное неприятие его деятельной позиции, даже некоторый страх, вполне объяснимый: вера была у нас десятилетиями гонима, и многие православные как будто даже приняли навязанные правила игры «кошки с мышкой», некий статус маргинальности: они хотели уйти от тлетворного и гибнущего мира, а в лице о. Александра и они, и те же власти с изумлением наблюдали человека, с одной стороны твердо стоящего в исповедании Господа, а с другой – готового неустанно свидетельствовать об этом на вполне понятном языке.

Другого рода обвинения касались библеистики, при этом в отношении о. Александра употреблялось слово «комментатор», дабы ехидно подчеркнуть его несоответствие святоотеческому толкованию. К примеру, возмущение анонимного автора вызвали слова о. Александра о царе Давиде: «необузданный и властный человек, беспощадный к врагам, не пренебрегающий порой сомнительными средствами для достижения своих целей». Слова эти вырваны из контекста, поскольку Давид обладал святыми качествами души, о чем не может не знать любой толкователь. Но непонятно, в чем непростительная ошибка Протоиерея – то ли, вопреки Библии, Святым отцам и самому каявшемуся Давиду, он должен был считать эпизод фактического убийства своего верного воина с целью завладения его женой не грешным, а, напротив, добродетельным, а безжалостное истребление завоеванных жителей – актом милосердия, – мол, на все воля Божия, то ли не имел права вспоминать о темных пятнах в биографии того, кто прославлен в священной истории. Увы, здесь кроется тотальное непонимание взаимоотношений Бога и человека в Ветхом Завете, ибо путь святости есть путь становления, и в житиях Праотцев важны не «хорошие анкетные данные», а духовное взросление, ведущее к постижению Небесного – иначе никогда не понять того, почему в молитве на исповеди вспоминается царь Манассия, потопивший Иерусалим в крови, не понять боровшегося с Богом Иакова, ни тем более Иова, дерзнувшего потребовать Вышнего к себе на суд.

О. Александра обвиняют в экуменизме, вкладывая в это слово крайний и фантастический смысл слияния всех религий или хотя бы всех христианских церквей. Но есть моменты, которые совершенно не хотят замечать иные оголтелые публицисты. Во-первых, христианство имеет свою вселенскую миссию, и, несмотря на множество политических проблем, целью своего участия в экуменическом движении наша Церковь полагает свидетельство Православия, – сохранившего неповрежденное Предание, – не только в мире, но и среди остальных конфессий. Во-вторых, большая часть священнического служения о. Александра пришлась на 60–70-е гг. прошлого века, явившиеся особым временем, когда впервые на папский престол взошли первоепископы, взявшие курс на сближение с Православием, согласные пойти на компромисс по неприемлемым для нас темам «филиокве» и примата власти папы, когда папа Римский Павел VI-ой и Константинопольский патриарх Афинагор торжественно сняли с Церквей друг друга многовековое отлучение, когда самый деятельный иерарх Русской Церкви митрополит Никодим (Ротов) увидел в сотрудничестве с Римом еще и гарантию от давления советской власти, когда Католическая церковь стала величать Православную не схизмой, а сестрой, когда многим казалось, что вакханалия безбожия в мире – хороший повод для христиан простить друг друга и придти к единству. Так что в своих симпатиях к католичеству, если таковые и были, о. Александр не только был не один, а находился в русле официальной церковной политики. В-третьих, исследуя западное христианство, он не мог не видеть его положительных сторон: систематизации богословской науки и строгой дисциплины у католиков или сильной личной веры и организации общинной взаимопомощи у протестантов. Наконец, в-четвертых, он не мог не радоваться тому, что за пределами страны и за границами Православной Церкви встречал множество замечательных людей, талантливых чад Божиих, близких ему по духу; он не мог не быть благодарным тем, кто на Западе издавал для русского читателя и его труды, и вообще духовную литературу, помогая томящимся в социалистическом лагере. Так что в своем отношении к иноверным он был не «экуменистом» в ругательном смысле слова, а истинно православным христианином.

Посмертно, когда он уже не мог ничего возразить, его обвиняли в недостаточной духовной разборчивости, в том, например, что в некоторых ответах на вопросы он приветствовал в человеке гипнотические или экстрасенсорные способности. Как-то быстро у нас забылись контекст ушедшей эпохи и психология советского человека. В то время весь пафос апологетических бесед должен был быть направлен против всесильного материализма, отрицавшего даже человеческую душу. О. Александр приветствовал те явления, те внутренние искания людей, которые выводили их на уровень духовного открытия, когда они начинали видеть в себе еще что-то кроме физиологических процессов. Конечно, в наше время повсеместного увлечения магией и поисков чудес более актуальной становится работа по разграничению духовных явлений, но обвинять в этом наших предшественников все равно, что требовать от Мужей апостольских Никео-Цареградского исповедания.

Наконец, негромко, кулуарно, в отношении о. Александра поднимается и национальная тема. Все инкриминируемые обвинения в ереси сходятся в одной точке – все потому, что еврей. Не углубляясь рассуждения насчет пресловутого «еврейского вопроса», хотелось бы просто напомнить евангельский эпизод, когда, увидев Нафанаила, Господь воскликнул: «Вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства» /Ин 2:47/. Это очень интересно, ибо люди в быту, желая подчеркнуть чью-то хитрость или расчетливость, шутливо говорят: «Ну, ты еврей», а вот, оказывается, истинный израильтянин это как раз тот, в котором нет лукавства. Ну что ж, и мы присоединимся к этому «обвинению»: все оттого, что он был истинный еврей, истинный сын Израиля в духовном смысле слова.

Единственный случай, когда можно было бы вести серьезный разговор о недостатках книг о. Александра, связан с недостатком тогдашней информации по той или иной теме, а также с тенденциозностью западных религиоведческих источников. Так, некоторые фактические неточности в знаменитом шеститомнике происходили из-за отсутствия в те годы современно построенной православной истории религии и господства в этой области протестантской прогрессистской концепции, уничижительно относившейся к древним как к дикарям. Не сомневаюсь – проживи он на земле эти 20 лет, узнай то, что стало известно теперь, получи свободный доступ к источникам – мы бы увидели его книги весьма дополненными и переработанными. Но все это ему теперь и так открыто…

Гораздо интереснее, чем разбирать кляузы, приглядеться к некоторым чертам о. Александра, как религиоведа и экзегета, имея в виду его серию «В поисках Пути, Истины и Жизни», а также многочисленные книги и статьи. Прежде всего следует сказать, что именно из его личного духовного опыта Встречи с Богом проистекало отношение к Библии как к Книге, в которой засвидетельствован и суммирован многовековой опыт таких же встреч и озарений, происходивших в незапамятные времена с духовно одаренными людьми, но возымевших не частное, а универсальное значение для всего человечества. Встреча Божественного с человеческим отразилась в тексте Книги и обрела свою кульминацию в Личности Господа Иисуса Христа.

Следовательно, исповедание Церковью тайны сочетания в Нем двух природ, утвержденное Халкидонским догматом, дает ключ и к правильному пониманию текста Библии, в котором также две эти составляющие – Божественная и человеческая – присутствуют «неслитно и нераздельно». На фоне доживших и до наших дней псевдоблагочестивых советов – «поскольку смысл Писания открывается только совершенным, Библию не читать, а только – Святых отцов», о. Александр приучал вдумчивого читателя не бояться словосочетания «библейская критика», терпеливо объясняя, что это не есть критика Божества, а литературный и смысловой анализ текста именно как человеческой составляющей Откровения. Ведь, научаясь при разборе сакрального текста отличать преходящее от вечного, верующий человек справляется со всеми сложностями и противоречиями книг Библии, преподносимыми разных мастей атеистами в опровержение чудесного происхождения Священного Писания, а с другой стороны – избавляется от свойственного крайним сектантам и начетникам ложного пафоса преклонения перед Божественностью каждой буквы, подавляющего всякое свободомыслие и здравое сомнение. Библия, не переставая возводить нас на Небо, нисходит к дольнему миру, не боясь ему открыться. Такой подход был характерен для всей священнической деятельности о. Александра, носившей домостроительный характер.

Поражает, как спокойно и свободно интерпретирует о. Александр библейский рассказ о сотворении первого человека, помещении его в Эдемском саду и грехопадении – сюжет, часто становившийся камнем преткновения и для верующих, ну а для остальных бывший излюбленным предметом насмешек и перевирания. Вначале он как будто бы принимает точку зрения мирских исследователей и соглашается с ними: «Да, это библейский миф. Почти сказка». Но тут же дает совершенно иное объяснение мифа как особого символического языка, передающего глубокий священный смысл, который должен расшифровываться каждым последующим поколением. Далее. Как известно, в наши дни в христианском мире время от времени разгорается дискуссия между сторонниками т. наз. «креационизма» и «эволюционизма», и, в частности, у нас в стране возникает проблема выбора между трактовками начал мироустроения в среднеобразовательной и воскресной школах. Нередки случаи антагонистического противостояния «дамочек из органов образования» и некоторых радикально настроенных батюшек, в которое вынуждены вовлекаться православные школьники и педагоги. В советские же времена даже биологи со своей, научной точки зрения не смели высказать какого-либо сомнения в дарвинизме, бывшем одной из идеологических опор. Но для о. Александра и здесь нет непреодолимого препятствия. Вы верите в эволюцию – но приглядитесь: философская идея прогресса, возлюбленная гордынным Новым временем – взята не откуда-нибудь, не из Китая или Греции, а именно из Библии и христианства, только там она понимается как благословленный Богом духовный рост личности. Вы уверены, что человек произошел от приматов – пожалуйста. Нам не страшно сосуществовать с этим учением (которое, впрочем, вы же через сто лет и опровергнете), – но при одном условии: какова бы ни была животная основа человека, можно показать, что он все равно принципиально отличается от остальной фауны, и эта его инаковость ни в коем случае не может возникнуть сама по себе, а как раз и свидетельствует о таинственном действии Божественного духа.

Ищете недостающее звено (вспоминается сочиненная студентом Сашей Менем в бардовском стиле забавная песенка 50-х гг.: «Ты была уже не обезьяна, но, увы, еще не человек») – ну что ж, ищите, но пока открываются совсем иные факты: даже те из живущих так называемой первобытной жизнью племен, которые считались нерелигиозными, при ближайшем исследовании оказались обладателями знаний не просто о богах, а о небесном Отце, которого некогда оскорбили и потеряли. И археологические находки древних стоянок человека, которые каждый раз подавались как триумф дарвинизма, открыли совсем другое: дик он или идентичен нам, но человек узнается по главному признаку – он религиозен, ибо верит в бессмертие. И наконец, когда читатель начинает понимать, что первые библейские главы – это целая мировоззренческая доктрина, о. Александр подводит его к сути вещей. Какое там яблоко?! При чем тут жажда познания мира?

Кто вам сказал, что грех Адама и Евы в том, что они решили совокупиться в любви?! Нет – за «сказкой о грехопадении» – духовная и генетическая катастрофа, связанная с глобальной битвой между двумя тенденциями, именами которых автор назовет и свою книгу: магизм и единобожие. Эти слова не только обозначают два разнонаправленных вектора, два пути – «человекобожия» или «богочеловечества», указующих соответственно на тьму или свет, на геенну или Царство Божие, но создают своеобразную шкалу, помогающую при рассмотрении явлений окружающей жизни четко оценить и обычный человеческий поступок, и исторический выбор целого народа.

Велика заслуга о. Александра в толковании основ Библейского теизма. Исследование Ветхого Завета православным священником, чувствовавшим Израиль и духом, и кровью, и осветившим древнее Писание пасхальным светом Завета Нового, дорогого стоит. Книги священных авторов, знаменитых и безымянных, последовательно выстраиваются друг за другом, чтобы подвести человека, алчущего и жаждущего правды, к главному и спасительному Откровению. Первые главы Книги в косвенной полемике с языческими баснями раскроют перед ним величественную и трагическую картину взаимоотношений Бога и человека и одарят его надеждой и смыслом бытия. Религиозный Закон, регламентирующий земную жизнь иудея во многих подробностях, не только будет незыблемым нравственным основанием общечеловеческой морали, но именно для взыскующих духовной жизни становится своеобразной реалистической прививкой, ибо прежде стремления к посмертию научит жизни с Богом и реализации здесь, на грешной земле. Правильно, духовно понятая история Израиля – государства крошечного и не замечаемого на фоне всех остальных, изучавшихся в советских школах и вузах – как раз и оказывается тем недостающим «пазлом», тем кодовым ключом, введение которого превращает всю историю человечества из архива миллионов по сути случайных событий в священную битву на Божьей арене. А вслед за этим и вся совокупность религиозных и философских поисков человека дохристианской эры в видении о. Александра – это не заблуждения «лжеименного разума», а постепенное и для каждой цивилизации промыслительное приготовление к принятию Христова благовестия. При этом христианство ни в коем случае не становится синтезом или следствием древних религий (кстати, и религий более поздних) – оно для них есть исполнение, ответ и страшный суд.

Мне представляется, что самой интересной книгой о. Александра являются «Вестники Царствия Божия». С духовной стороны он постиг и хорошо описал феномен именно ветхозаветного пророчества, его характерные черты, среди которых первая та, что пророчество не есть предсказание – оно есть провозвестие Божественных слов, а вторая черта касается трепетного и одновременно дерзновенного ощущения и всецелой самоотдачи «бедняка», ходящего пред Живым Богом. А с точки зрения методологической соотнесение в разное время произнесенных тем или иным подвижником (а позже – письменно зафиксированных) слов с событиями и эпохами правления царей, известными из летописных книг Библии, и с историческими сведениями из светской науки во-первых, объясняет конкретные причины гневных обличений, увещаний и утешений, сменяющих в тексте друг друга, а во-вторых, делает пророков живыми и близкими нам людьми, ибо их вера, их совет, их реакция на надвигающееся бедствие или кажущуюся безвыходной ситуацию вполне практически применимы и в сегодняшней жизни. В итоге становится ясно, что совокупное учение пророков, чаявших пришествия Мессии – это высшая степень ветхозаветного Откровения, которая была призвана осуществить плавный переход от религиозного Закона к эре Благодати.

Немаловажно и то, что о. Александр «дерзнул» написать толкование на Апокалипсис Иоанна Богослова – книгу, которая, к сожалению, при неправильном духовном развитии, вызывает нездоровые исторические ассоциации, страхи и подсчеты сроков конца света, увлекает в дебри «прелести» и вообще сводит с ума. Для научения верующего человека духовно трезвому постижению последней и самой таинственной книги Библии, Батюшка делает несколько важных вещей. Он напоминает, что язык Новозаветного апокалипсиса вовсе не уникален, что апокалипсис есть прежде всего особый жанр пророческого писания, применяемый по конкретным причинам и имеющий характерные приемы. Действительно, достаточно прочитать фрагменты книг пророков Иезекииля или Даниила, чтобы в этом убедиться, причем 7-я глава Даниила настолько связана с Иоанном, что видения последнего становятся продолжением апокалиптических намеков первого. О. Александр показывает систему параллелизмов в разностороннем описании грядущих испытаний и бедствий, и читатель перестает гадать, какое событие предсказано той или иной звездой, чем именно является чаша гнева и ангельская труба, и пытается постичь смысл тысячелетнего царствования со Христом на земле с последующим временным пробуждением власти диавола. Число зверя и его печать оказываются страшны не цифрой или возможностями новейших технологий, а тотальным духовным порабощением – его ли поколению, заставшему и испытавшему гонения за веру при большевицком режиме, этого не знать?! Главное же то, что в интерпретации автора Апокалипсис из книги предсказаний о будущих катастрофах и ужасах мировых войн самым убедительным образом превращается в светлый гимн Христовой победе над тьмой, основанный на ясном знании о скорейшем наступлении всецелого торжества Небесного Царствия.

На недобросовестные обвинения в не-православности и даже в «подрывной деятельности» своего верного пастыря Церковь ответила спокойно и мудро – у места пролития его крови возведены храмы святых Иоанна Крестителя и Сергия Радонежского. Живя на земле, освященной молитвой Преподобного, о. Александр, постигший феномен библейских пророков, был сам в чем-то похож на Иоанна Крестителя – как глас вопиющего в пустыне, как возвеститель Божьего слова – одинаково для мудрых и простых, как предтеча новой эпохи – по-видимому, не случайно его погребение пришлось на день Усекновения главы этого Святого.

Впрочем, есть в его деятельности черты, сближающие его и с апостолом Павлом: это и защита своего права на апостольство, и вера в то, что «весь Израиль спасется» /Рим 11:26/, и невозможность не благовествовать, и желание успеть сделать для проповеди как можно больше, пока не арестовали, и умелый подход к слушателю, и стремление прояснить разнообразные аспекты христианского учения, и чувство меры, отрезвляющее любителей ложных чудес, и время жизни, с момента осознания веры всецело отданное Христу.

В одной из своих проповедей Батюшка сказал: «Не только после роковой черты, которая отделяет нас от смерти, но и сейчас, здесь мы можем иметь жизнь вечную. И она, как звезда, как неугасимый огонь уйдет с нами по ту сторону жизни. Загоревшись в темноте нашего земного пути, она будет с нами в бесконечных просторах мира Божия, когда будет разорвана оболочка праха и мы уйдем в бесконечность. Жизнь вечная – это жизнь в Боге, с Богом, в Его любви, Его тайне. На Его Божественную любовь мы можем ответить только одним – ответной любовью, познанием Господа нашего, что и означает жизнь вечную».

Что ж, путь, в который он верил и которому единому служил, о. Александр прошел до конца.