Протоиерей Вячеслав Перевезенцев,
настоятель Свято-Никольского храма села Макарово, Ногинский район
Мне представляется, что хотя бы краткий рассказ об опыте преподобномученицы Марии в деле помощи обездоленным очень уместен именно на этой конференции, посвященной памяти прот. Александра Меня. Я очень хорошо помню, как о. Александр был рад, когда я, тогда учащийся Московской духовной семинарии, познакомил его со своим другом Антоном Аржаковским, внуком о. Дмитрия Клепинина, ближайшего помощника матери Марии по «Православному делу». Это знакомство было тем более интересно, что мама Антона Елена Дмитриевна была хранительницей небольшого музея, посвященного матери Марии, в Париже.
О. Александр высоко ценил личность и труды матери Марии, неслучайно свой цикл публичных лекций о русской религиозной философии он завершает именно рассказом о матери Марии. Вот что он говорил в конце своего выступления: «Итак, мы с вами прощаемся. И для меня очень важно, что мы последний штрих сегодня сделали у этого портрета [1], потому что, повторяю, русская религиозная философия не была никогда камерной, кабинетной, оторванной от жизни, отвлеченной. Все ее представители были мужественными свидетелями Истины, исповедниками Евангелия, все они так или иначе вступали в борьбу в жизни, все они запечатлели – каждый по-своему – свои взгляды не только на бумаге, но и в жизни. Они были святыми нашей культуры, не канонизированными, но действительно образцами, на которые могут равняться нынешние и будущие поколения»[2].
Сегодня мы можем сказать, что мать Мария – не только, по слову о. Александра, святая нашей культуры, но и святая Православной Церкви. 16 января 2004 г. Священный Синод Вселенского Патриархата в Константинополе принял решение о канонизации монахини Марии (Скобцовой) и ее сотрудников по «Православному делу» священника Дмитрия Клепинина и мирян Юрия Скобцова и Ильи Фондаминского. Их память отмечается Вселенским Патриархатом 20 июля.
Личность и труды матери Марии при жизни и сегодня вызывают неоднозначную оценку среди православных христиан. В этом нет ничего удивительного. Мать Мария не вписывалась в канонические представления о том, какой должна быть православная монахиня и, тем более, православная святая. Она была плоть от плоти своего времени – блестящего «серебряного века» нашей культуры, и плоть от плоти своего племени – русской интеллигенции. «Сегодня мы оглядываемся на «серебряный век» с восхищением, некоторые с восторгом, вполне заслуженным, но, – говорил в своем рассказе о матери Марии о. Александр Мень, – было там много, конечно, и сомнительного, спорного, нравственно неустойчивого, было много декадентского в прямом смысле этого слова»[3]. Русская интеллигенция начала XX века воспринимала окружающий ее мир почти по-евангельски, как «мир лежащий во зле». Кругом несправедливость, неправда, страдания. Главная жертва – народ, главный виновник – власть. Мать Мария не избежала всех этих интеллигентских соблазнов и иллюзий, за которые России пришлось заплатить такую непомерную цену. Но главное, что она, как и многие ее собратья по культурному цеху, смогла, уже оказавшись в изгнании, эти соблазны творчески преодолеть. То страдание за мир, острое ощущение боли от чужого несчастия, несправедливости, которые привели ее некогда в партию социалистов-революционеров, никуда не ушли. Но, обратившись ко Христу, вернувшись в Его Церковь, она как никогда ясно поняла, что есть только один путь борьбы со злом. Зимой 1926 г., в страшные для себя дни, у постели умирающей дочери она писала: «О чем и как ни думай, большего не создать, чем эти три слова: «Любите друг друга», – только до конца и без исключения, и тогда все оправдано, и вся жизнь освящена, а иначе мерзость и тяжесть»[4].
О деятельности матери Марии на ниве милосердия и благотворительности сохранилось много свидетельств и много написано. Поэтому я постараюсь быть предельно кратким в своем изложении.
Главным делом ее жизни становится создание приютов (пансионов) для нищих. Причем каждый приют начинает организовываться без наличия всяких средств на это. Мать Мария рассуждает так: если дело угодно Богу, то средства найдутся, и они чудесным образом находились. (Она называла такую ситуацию «хождением по водам», засомневаешься – утонешь.) Для кого же создаются эти приюты? Не все в эмиграции нашли себя, а многие, в т. ч. и дворяне, очень сильно опустились, спивались и становились бездомными бродягами. Для таких мать Мария и начала создавать приюты, где люди смогли бы почувствовать себя дома.
В каждом приюте помимо общежития и столовой для бездомных создавались храмы, где велось регулярное богослужение. Находкой для одного из приютов стал о. Дмитрий Клепинин, в котором мать Мария нашла единомышленника. Сама она много ездит по Франции, ходит по кантинам и притонам, чтобы собрать заблудших, и привозит их в свои приюты. Надо сказать, что поначалу бродяги принимают ее настороженно, но уже через некоторое время люди начинают оттаивать сердцем и доверяются монахине.
Помимо приютов для бездомных русских эмигрантов, которых было создано более трех, мать Мария ездит по больницам для душевнобольных (многие душевнобольные таковыми не были, они просто не знали французского языка) и туберкулезников и способствует созданию бесплатных больниц для русских.
Началась война, Франция быстро оказалась под фашистами, и начались преследования евреев. Жертвенное служение людям матерью Марией не зависело от национальности страдающих людей, и она начала спасать евреев от концентрационных лагерей и спасла многие сотни. И, конечно, оказалась сама, ее сын Юра, о. Дмитрий Клепинин и другие ее сподвижники в лагере, откуда почти никто не вышел живым.
Нет необходимости говорить, как мать Мария вела себя в лагере. Там люди в основном впадали в эгоцентризм, она же продолжала самоотверженно служить другим, и те, кто выжил, пишут, что остались живыми только благодаря тому, что рядом была русская монахиня – мать Мария. 31 марта узница под номером 19263 была казнена в газовой камере лагеря Равенсбрюк. Трагическая кончина преподобномученицы Марии пришлась на Великую Пятницу по западной пасхалии. По одной из версий, состояние ее здоровья от крайней степени истощения (дизентерия) было таким, что по лагерному методу «селекции» она была обречена на уничтожение. По другой, она добровольно заменила собой девушку, которой предстояло погибнуть в газовой камере.
На что мне очень бы хотелось обратить внимание сегодня, размышляя об опыте и судьбе матери Марии. Для нее помощь обездоленным, служение нищим, больным, сумасшедшим, бездомным была не просто одним из дел среди других занятий. Как это часто бывает, мы ходим на работу, занимаемся семейными проблемами, посещаем богослужение, отдыхаем, но и от случая к случаю можем откликнуться на чью-то нужду, посетить болящего, помочь нуждающемуся – ведь мы же христиане! И даже те из нас, кто занимается делами благотворительности и милосердия на регулярной основе, не всегда могут сказать, что это главное в их жизни. Для матери Марии это было главным стержнем, вокруг которого скреплялись все грани ее такой многосторонней жизни. Чем бы она ни занималась – писала ли стихи или публицистические статьи, участвовала ли в бурных общественных или церковных дискуссиях, она всегда помнила слова Спасителя: Был странником, и не приняли Меня, был наг, и не одели Меня, болен и в темнице, и не посетили Меня… Истинно говорю вам, так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне (Мф 25:31–46).
Может быть, наиболее ярко эта ее цельность проявилась в поэзии. Мать Мария пишет:
Пусть отдам мою душу я каждому,
Тот кто голоден, пусть будет есть,
Наг – одет, и напьется пусть жаждущий,
Пусть услышит неслышащий весть![5]
Главное, что ее строки не расходились с делами ее жизни. Обращаясь к Богу, она говорила:
Но Ты и тут мои дороги сузил:
«Иди, живи средь нищих и бродяг»,
Себя и их, меня и мир сопряг
В неразрубаемый единый узел.[6]
Большим, глубоким душам Бог посылает большие испытания. И у матери Марии таких испытаний было в преизбытке. Как она их переносила, знают лишь Господь и она сама. Она стремилась к смирению, помнила, что все за всех ответственны, что если бы наш мир был более просветленным, то и эти души вышли бы из сумеречного пребывания:
Братья, братья, разбойники, пьяницы,
Что же будет с надеждою нашею?
Что же с нашими душами станется
Пред священной Господнею Чашею?
Как придем мы к Нему неумытые?
Как приступим с душой вороватою?
С раной гнойной и язвой открытою,
Все блудницы, разбойники, мытари,
За последней и вечной расплатою…[7]
Как пишет мать Мария, ее сердце «исходило кровью о каждом беспризорном Ваньке». Им она посвящала свои стихи, за них она молилась:
Подвел ко мне, сказал: усынови
Вот этих – каждого в его заботе.
Пусть будут жить они в твоей крови, –
Кость от костей твоих и плоть от плоти. [8]
Для каждого из страждущих у нее находилось место в сердце. Наверное, каждый из нас встречал на своем пути отверженных, и почти каждый спрашивал мысленно себя: «Смогу ли я взять этого человека к себе домой, дать ему приют, отмыть, накормить и оставить жить рядом?» И наверняка большинство из нас не могут решиться на столь ответственное действие. Можно ли считать это слабостью с нашей стороны, малой верой в Бога или черствостью душевной? Ответов много, но еще больше с нашей стороны оправданий.
«Пронзила великая жалость
Мою истомленную плоть.
Все мы – ничтожность и малость
Пред Славой Твоею, Господь».
Мне голос ответил: «Трущобы –
Людского безумья печать –
Великой любовью попробуй
До славы небесной поднять».[9]
Та помощь, материальная и духовная, которую мать Мария и ее помощники оказали сотням и тысячам несчастных русских людей, оказавшимся на чужбине, неоценима. Да, для нее это было главное – конкретная помощь конкретным людям, главное дело. Она писала: «Мы собрались не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало ученых. Но мы хотим поставить нашу социальную мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Вернее, из работы мы исходим и ищем посильного богословского ее осмысления. Мы помним, что «вера без дел мертва» и что главным пороком русской богословской мысли – как раз богословской – была ее беспочвенность, ее оторванность от церковно-общественного дела. Этой ошибки мы не хотим повторять»[10].
И все же, несмотря на то, что для матери Марии главным было деятельное служение, она считала для себя не менее важным найти теоретическое, богословское обоснование дела своей жизни. Она верила и надеялась, что опыт «Православного дела» обязательно пригодится для будущих поколений, пригодится для России. «Мы здесь являемся некоей лабораторией для России, поэтому ценность нашей работы в ее идеологической и методологической чистоте, а не в добывании быстрых и широких результатов»[11], – писала мать Мария. Поэтому мне представляется, что для нас сегодня важно не только помнить о том подвиге милосердия и сострадания, который явила мать Мария, но и внимательно прислушаться к ее мыслям по поводу социального служения.
И первое, о чем она пишет в своих статьях, посвященных социальным вопросам и христианству, это опасность разобщенности, рассыпанности, необъединенности православных христиан. Когда для человека мир становится каким-то злым призраком, то единственной реальностью оказывается Бог и моя одинокая душа, трепещущая перед Ним. «Мне представляется, – пишет мать Мария, – такое умонастроение определенно соблазнительным, определенно страшным как для каждого человека, так и для судьбы Церкви Христовой, и хочется со всей силой восстать против него и звать людей друг к другу, к общему стоянию перед Богом, к общему претерпеванию скорбей, к общему отражению соблазнов»[12]. И она находит для такого зова множество оснований во всех областях христианской жизни.
Мать Мария пишет: «В православной церкви человек не одинок, и не в уединении проходит путь спасения, а является членом Тела Христова, разделяет судьбу своих братьев во Христе, оправдывается праведниками и несет ответственность за грехи грешников. Православная церковь – это не одинокое стояние перед Богом, а соборность, связывающая всех узами Христовой и взаимной любви…»[13]
Она напоминает нам, что «православный человек только тогда и исполняет в полноте заветы своей веры, когда воспринимает их как некую двуединую заповедь любви к Богу и любви к ближнему.
Бывают, конечно, целые эпохи уклонения от правильного отношения к этому двуединству. И особенно они характерны в периоды катастроф и общего шатания, когда человек по малодушию своему стремится спрятаться и укрыться и не иметь дела ни с кем, кто находится в этом шатающемся мире. Ему кажется, что если он будет помнить только о Боге и предстоять Ему в своей душе, чтобы спасти ее, то этим он избавится от всех напастей и останется чист во время всеобщего осквернения. Такому человеку надо неустанно повторять себе слова Иоанна Богослова о лицемерах, которые говорят, что любят Бога, не любя человека. Как они могут любить Бога, которого не видят, и ненавидеть брата своего, который около них? Христос требовал во исполнение заповеди любви к ближнему душу свою положить за други своя…
Так же неопровержимо указание Христово на то, как мы должны относится к ближнему, в словах Христа о Страшном Суде, где с человека будет спрашиваться не то, как он уединенным подвигом спасал свою душу, а именно то, как он относился к ближнему, посещал ли его в темнице, накормил ли голодного, утешил ли его, – одним словом, любил ли он брата своего человека, ставил ли эту любовь перед собою как непреложную заповедь Христа…
Но если мы даже оставим отдельные и частные указания Евангелия на этот счет, а обратимся ко всему делу Христову на земле, то оно-то и есть высшая степень положения души за други своя, высшая мера жертвенной любви и отдачи, которую только знало человечество. «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного» (Ин 3:16), – к такой же любви призывая и нас. Нет и не может быть последования по Христовым стопам без приятия на себя какой-то, хотя бы самой малой, доли соучастия в этом жертвенном подвиге любви»[14].
Эти слова из статьи матери Марии «Вторая евангельская заповедь», написанной в 1939 г., содержат в себе краткое идеологическое обоснование социального служения православных христиан. Но для матери Марии также очень важно было выработать и осмыслить свой православный метод такого служения.
Размышляя над историей России в статье «Объединение «Православное дело»», которая была опубликована только в 1992 г., мать Мария приходит к следующему выводу: «У православия в России по-настоящему не было своего дела, понимая его как широкую социальную работу»[15]. В то же время и католический, и протестантский мир прекрасно мог определить, что они вкладывают в понятие «католическое» или «протестантское» дело. «На первый взгляд кажется чрезвычайно соблазнительным и отнюдь не опасным, – пишет мать Мария, – искать помощи и методов там, где эта работа непрерывно ведется чуть ли не со Средних веков…
Я была все время согласна с такой постановкой вопроса. Теперь же вижу, что она может привести нас к полной катастрофе, к страшному высыханию и бесплодию»[16].
В чем же мать Мария видит опасность западных методов социального служения? Надо сказать, что для нее самой этот вопрос не был до конца прояснен. Она размышляет: допустим, «Православное дело» в максимальной степени усвоит известные методы социальной работы. Тогда через несколько десятков лет можно будет сказать, «что «Православное дело» – мощная благотворительная и культурно-просветительная организация. Имела такое-то количество общежитий, домов отдыха, школ, лагерей и т. д. Хорошо развитая сеть госпитальной работы… Обслуживала в среднем в год такое-то количество больных, детей, стариков, безработных и т. д. Издала такое-то количество книг и брошюр. Организовала такие-то курсы, и т. д. Отчетность была в полном порядке. Бюджет был таким-то. Все чрезвычайно почтенно, – предположим, что гораздо даже лучше, чем в лучшие времена существования Красного Креста или Земгора, или даже Имки, или еще каких-либо гуманитарных, просветительных и благотворительных организаций. Так вот, даже если бы мы действительно на этом пути добились самых невероятных результатов, я лично чувствую, что от этого у меня не было бы никакого подлинного удовлетворения. И я легко не только отказалась бы от этой работы, но чувствовала бы, что она исказила и подменила что-то самое существенное.
В чем это существенное? Признаюсь в своей слабости, мне его очень трудно формулировать, и по совершенно ясной причине, – я должна формулировать не то, что имеет уже известный опыт и известную традицию во всем мире, а нечто лишь искомое. В этом весь секрет. И из-за этого так легко в поисках сбиваться с нехоженых троп на проторенные дорожки, что мы и делаем все время»[17].
Мне кажется, что главную опасность, которая может подстерегать православных христиан на этих проторенных дорожках социальной работы, мать Мария видела в формализации, бюрократизации этой работы. Количество посещенных больных, накормленных голодных, посылок в тюрьмы и т. д. Как легко за этими цифрами, отчетами потерять главное – конкретного человека, за которым стоит Христос.
В чем же мать Мария видела возможность преодоления этой опасности? В чем уникальность именно православного метода социального служения? И хотя, я повторю, ответы на эти вопросы не были до конца очевидны для матери Марии, она указывает на православный принцип соборности, понимаемый ею в духе учения А. С. Хомякова. Напомню, что, по этому учению, соборность есть целостное сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Хомяков учил, что соборность не есть некая данность нашего опыта, это то, что нам задано, то к чему мы призваны стремиться и на этом пути преодолевать соблазн католического авторитаризма и протестантского индивидуализма.
Мать Мария пишет: «Соборность дает нам незыблемые основания для социального дела в православии… В идеале каждое наше дело должно быть малой церковью, и все лица, работающие в нем и обслуженные им, должны быть членами, органически связанными между собою и с целым. Нужды нет, что это только идеал, действительно не осуществимый в реальной жизни. Важно, чтобы именно он стоял перед нами, – это окрасит все дело, даже самое практическое, в совершенно иные тона, это уничтожит самую большую опасность, стоящую перед нами, – ведомственность, положение учреждения, регистрации пансионеро-дней и статистики чисел вместо живого общения с лицом. Надо стремиться к тому, чтобы каждое наше начинание было общим делом всех тех, кому оно нужно, а не некой благотворительной организацией, где одни благотворят и отчитываются перед начальством, а другие получают благотворение и уступают свое место следующим, проваливаясь из круга нашего зрения. Нам нужно выращивать соборный организм, а не устраивать механическую организацию. К этому нас обязывает наша идея соборности…»[18]
«…Если мы действительно верим в соборность как в основной принцип православия, если мы знаем до конца божественную ценность человеческой личности, то чего бы это нам ни стоило, мы должны именно эти начала осуществлять во всех видах нашей работы и больше всего бояться подмены, хотя подмена очень часто обеспечивает нам более легкие пути и методы взамен наших непроходимо трудных»[19].
Конечно, очень жаль, что матери Марии не удалось довести свое дело до конца, эти строки писались тогда, когда уже в Европе началась страшная война и настало время не теоретического осмысления новых методов социальной работы, а жертвенного, в буквальном смысле этого слова, служения своим ближним. Незадолго до того, как мать Мария оказалась в концлагере, она записала:
Благослови, Владыко, подвиг наш, –
Пусть Твой народ, пусть первенец Твой милый,
Поймет, что крест ему – и друг, и страж,
Источник вод живых, источник силы[20].
Мать Мария до конца исполнила слова Христа, которые так любила: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15:13). Ее подвиг, ее мученическое свидетельство о Христе не может и не будет забыто. Ее попытка найти и обосновать исконно православные методы социального служения, мне думается, очень актуальны именно сегодня для нашей Церкви и требуют творческого осмысления, а главное практического воплощения.
И в заключение я бы хотел привести слова митрополита Сурожского Антония: «Мать Мария – святая наших дней и для наших дней, женщина с плотью и кровью, пропитанной любовью Господа, которая противостояла лицом к лицу проблемам нашего столетья». Я бы подчеркнул именно ту мысль митрополита Антония, что мать Мария «святая для наших дней». И тем более непонятно, почему преподобномученица Мария, которая была причислена к лику святых Константинопольским синодом в 2004 г., так до сих пор и не внесена в святцы Русской Православной Церкви. Конечно, и сегодня многие православные христиане в России черпают вдохновение для своего служения в жизни и трудах матери Марии. Но думается, что ее присутствие в нашей жизни, особенно в деле социального служения, стало бы намного весомей, если бы ее имя было внесено в наши святцы. Последние годы своей жизни мать Мария мечтала о том, как она вернется в Россию. По свидетельству своей соузницы по концлагерю, она говорила: «Я поеду после войны в Россию – нужно работать там, как в первые века христианства, – проповедовать имя Божье служением, всей своей жизнью»[21]. Мне кажется, что время для этого возвращения давно настало.
[1] Портрета матери Марии.
[2] Прот. Александр Мень. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. М., 1995. С. 583–584.
[3] Там же. С. 576–577.
[4] Гаккель С. Мать Мария. Париж,1992. С. 20.
[5] Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария). Равнина Русская. СПб, 2001. С. 183.
[6] Там же. С. 174.
[7] Там же. С. 125.
[8] Там же.
[9] Там же. C. 126.
[10] Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Париж, 1992. Том 1, стр. 249–250.
[11] Там же. С. 262.
[12] Там же. С. 211.
[13] Там же. С. 213.
[14] Там же. С. 213–214.
[15] Там же. С. 256.
[16] Там же. С. 257.
[17] Там же. С. 255–256.
[18] Там же. С. 259.
[19] Там же. С. 261.
[20] Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария). Равнина Русская. СПб, 2001. С. 336.
Эти же строки в книге прот. С. Гаккеля «Мать Мария» (М., 1992. С. 139) даны несколько иначе:
«Благослови, Владыко, подвиг наш,
Пусть Твой народ, пусть первенец Твой милый
Поймет, что крест ему – и рай, и страж,
И что стоим мы у одной могилы.»
[21] Прот. С. Гаккель. Мать Мария. М., 1992. С. 122.
10 сентября 2011 года
Видеоверсия доклада Протоиерея Вячеслава Перевезенцева